Мы едем в одном поезде, даже в одном вагоне, но просто в разных купе. Нет, нет, не лови меня на слове и не спеши язвительно заметить, что я проговорился и еду в купе, а ты, мол, едешь в плацкартном или общем вагоне. Уверяю тебя, что я не из тех, кто видит жизнь из окна вагона СВ. Вот тут поверь мне на слово. Но скажу сразу, что я очень понимаю смысл такой реплики, будь она произнесена. В самом деле, не всегда люди, едущие в разных купе, видят за окном одно и то же, даже если их окна расположены по одну сторону движения.
Я себя спрашиваю: способен ли — эмоционально — быть понимающим компетентным собеседником? Думаю, что да, все-таки, черт возьми, я не так уж давно сам был молодым! Был, был, как сейчас помню. Так что я «был тобой», мой читатель. Как и тебе предстоит «быть мной».
Вот уж что поистине никогда не стоит на месте, так это возраст...
Объясниться объяснимся, и, возможно, ты не во всем согласишься со мной, ничего страшного, это даже хорошо. В этой книге есть главка о вредности стереотипов показного одномыслия, приводящего к «взаимозаменяемости умов», так что автора радует многоголосье, разномыслие. Лучше творчески поспорить, плодотворно усомниться, чем смотреть на мир сквозь узкую щель однозначного мнения. Оппонент, скажу я тебе, меня даже обогащает — новой, неизвестной мне точкой зрения, интонацией, новым аргументом, поворотом мысли. Автор какого-то мнения плюс его единомышленник — это все равно одна точка зрения, одна мысль. А автор одного мнения плюс его оппонент — это уже две точки зрения, две мысли. И т.д. Конечно, это рассуждение нарочито схематично, однодум в чистом виде — это редкость. Но, думаю, это рассуждение отражает плодотворность разномыслия. Пусть будет больше мнений и, значит, больше мыслей, больше разнообразия. Потому что...
Потому что... но я, похоже, забываю о необходимой краткости предисловия и стремлюсь скороговоркой объяснить то, о чем в своем месте книги будет сказано развернуто и с полемической заостренностью. Нет запретных тем, есть только запрещенные приемы полемики.
Один из самых тяжелых «даров» в наследии эпохи застоя, да и более ранних десятилетий в том, что людей научили поднимать руки еще до того, как произнесен тезис, который надо одобрить. Этим простодушием научились пользоваться. В одном из колхозов я однажды столкнулся с потрясающим примером. Правлению потребовалось протащить одно решение, одобрение которого не гарантировалось на общем собрании колхозников. Тогда придумали финт, циничный с точки зрения этики и весьма интересный с точки зрения психологии: многих активных уполномоченных отправили в город в народный театр, а в клубе собрали старушек. И ведущий сначала немного пошутил, разогрел, так сказать, аудиторию, а потом, после паузы, обведя зал добрым поощряющим взглядом, даже не говоря, о чем идет речь и с чем, собственно, он обращается, мягким голосом произнес:
— Кто «за» — прошу поднять руки.
Повторяю: попросили бабушек поднять руки, даже не объяснив, за что им, собственно, надо голосовать «за». А старушки и не поинтересовались. Им и ни к чему. Они простодушно, как малые дети, дружно подняли руки. Не ослушались: что ж, если добрый человек просит... Расчет и был на невникающее послушание.
Но на этот прием: «кто — за» иной раз «клюют» не только неграмотные доверчивые старушки. С тобой, читатель, этот номер уже, видимо, не пройдет.
Ты спросишь: а откуда у меня уверенность, что то, о чем пойдет у нас речь, будет интересно, заденет тебя? Я помню, как во время телепередачи «12-й этаж» одна девушка «с лестницы» кричала: «Да что вы тут говорите об охране памятников? Вы собрались для себя и говорите. Зачем тогда нас пригласили? Нам это неинтересно». Как видите, еще одна заявляющая о себе точка зрения, с которой, видимо, тоже нельзя не считаться.
Но, похоже, я опять перескакиваю с темы на тему. Впрочем, эту книгу я и пытался построить в жанре свободных бесед на свободные темы, с «перебивками» и «перескоками» с одного на другое, без четкого изложения — так, как сами молодые люди спорят и общаются между собой — порой сбивчиво, перебивая друг друга... А что касается вопроса насчет актуальности поднимаемых в книге разговоров, то ведь в основе многих историй и тем — ваши собственные письма, откровенные, тревожные, ваши просьбы ответить, помочь... К тому же я провёл несколько дежурств (и ночных в том числе) в службе психологической помощи. Слышали, наверное? — в некоторых крупных городах введен специальный номер телефона — он получил название «телефон доверия», по которому люди, а нас будут интересовать молодые люди, в состоянии отчаянья, критической напряженности звонят, чтобы... чтобы что? Крикнуть, поделиться, получить совет, увериться, снять непосильную ношу стресса. Телефон доверия от многих отвел беду, потому что некоторые подростки и молодые люди (больше, правда, девушки) были даже на грани самоубийства. Это печальная тема, я знаю, но приходится говорить и об этом. Умалчивать — значит просто сделать вид, что ты не слышишь в ночной мгле чей-то зов о помощи. Работая в газете, я по образцу «телефона доверия» завел рубрику: «Почта доверия». И по этой почте в редакцию тоже хлынул поток писем с криками души, вопросами, просьбами помочь...
Двенадцать лет назад у меня вышла книжка, где письма читателей тоже ставили непростые вопросы легко ли быть молодым, откуда берутся неудачники и т. п. Тогда молодежь была несколько иной, но она не изменилась «неузнаваемо». Разве не интересно кое-что вспомнить, кое-что сопоставить? Я тогда писал про то, что у меня была розовая папка (она, кстати, есть у меня и сейчас). На ней написано: «Жалобы. Вопли: «Как жить дальше». Много лет я складывал в нее письма подростков, молодых людей, которые считали себя неудачниками и пессимистами. (Встречались такие подписи: «Нытик, которого никто не собьет с толку дежурным оптимизмом», «Меланхолик ХХ века» и т. п.) Хотя живу я не в Переделкине и не в каком ином загородном месте, но порой, как из печной трубы в ветреную погоду, из той папки словно бы доносились и сейчас доносятся завывания и стоны, а иногда будто звуки ругани и даже потасовки. Да, компания в папке собралась разношёрстная и, само собою, нервная, взбалмошная...
Писем все прибавлялось, и когда я доложил в разбухшую папку еще один конверт с тетрадным листочком, я вдруг не смог завязать тесемки: стали коротки. Это был как бы знак: что-то с этим надо делать: письмо стало последней каплей, переполнившей «папку страдания».
Но я дал себе слово отвечать только, так сказать, начинающим неудачникам, дилетантам. А то ведь есть заматерелые в своем пессимизме профессионалы, я их про себя называю «филины». Они живут, вылупив на мир свои немигающие глаза. Подозреваю, что у них существует даже некий церемониал, без соблюдения которого они вас к себе не подпустят. Вот захотели вы, скажем, зайти к ним. Дверь. Стучитесь. Вам долго не открывают. Вы огорчаетесь неудаче, и, едва у вас на лице обнаруживается невольная досада, дверь неожиданно открывается. (Очевидно, гримасой недовольства вы уже слегка приобщились к их клану.)
— Ну как жизнь? — с провокационной бодростью спрашивает вас привратница.
— Скверная жизнь,— безнадежно произносите вы (это, по-видимому, пароль, так как вас тут же выпускают).
А там, внутри, длинный, продуманно мрачный коридор. По стенам висят на фигурных гвоздях роскошные жалобные книги, из-за дверей доносится заунывное, плаксивое бормотание. Вы деланно улыбаетесь, чтоб как-то поддержать в себе дух среди этой изысканной мертвечины...
— Вы что, с ума сошли?! — зашипели выскочившие вдруг в коридор обитатели. — Что за улыбки? Вы что, не знаете, что нет в жизни счастья?
Нет, от нытиков-профессионалов избави нас бог.
Так что в нашей книге мы попытаемся объясниться не с этими профессионалами скорби, а, как я уже сказал, с неудачниками начинающими, «не опозорившимися» в филина-профессионала, надеющимися на лучшее...
Ну вот, я опять забегаю вперед. У меня, оказывается, тоже «прыгает» внимание. Что ж, будем считать, что все идет вполне в согласии с выбранным нами жанром свободной беседы. Что еще ждет вас в книге? Поговорим о том, нужна ли молодому человеку старина (помните реплику «с лестницы» в передаче «12-й этаж»? — вот попытаюсь ей ответить), познакомимся поближе со знаменитостями — артистами кино, театра, эстрады, кинорежиссёрами, с которыми по просьбе читателей мне в разное время приходилось беседовать.
В стране идет перестройка, а перестройка в большой мере дело молодых, дело молодое, перспективное, требующее уменья и смелости думать широко и по-новому. С этим не все так просто: новому мышлению, творчеству, гласности, демократии надо учиться. Причем предупреждаю: я не учитель. Учиться мы будем вместе и друг у друга.
(это было предисловие ко всей книге очерков Александра Васинского, а далее идёт повесть "Всесоюзный розыск", которая составляла Главу 5 из книги "Выбираю свободную тему")
ВСЕСОЮЗНЫЙ РОЗЫСК
А самая последняя строчка в дневнике Марины
была такая: «Если нет справедливости, то не
стоит и жить».
Сразу скажу, что события, о которых здесь будет в отрывках рассказано, имеют документальную основу. Они произошли в средней школе одного южного курортного города в самом начале развернувшейся в стране перестройки (а время событий играет большую роль в нашей истории). Лучшая ученица школы на выпускном экзамене по сочинению выбрала свободную тему и написала правду о царящих в школе порядках, о лицемерии директора и некоторых учителей. Ситуация в школьной практике не сказать что частая, но и не невидаль, достаточно сослаться на нашумевшую в свое время пьесу А. Чхаидзе «Свободная тема». Но в истории, о которой будет рассказано, самым интересным оказались личные отношения этой ученицы и ее одноклассника, события, последовавшие за ее исчезновением.
Мы с Сергеем Микаэляном, чьим соавтором я был по фильму «Влюблен по собственному желанию», написали киноповесть, в которой затронуты такие вопросы, как право на собственное мнение, выбор между свободным волеизъявлением и навязываемой линией поведения, проблема способов защиты своей гражданской позиции и т.п. Нетрудно увидеть, что названные вопросы созвучны теме и проблематике этой книги. «Всесоюзный розыск» я считаю логичным завершением нашего с тобой, читатель, разговора о нравственных ценностях.
Большое место отведено взаимоотношениям Марины и ее одноклассника Андрея. Молодые люди давно симпатизировали друг другу. Но их чувство по-настоящему вспыхнуло лишь после недавней размолвки. Помирившись, Марина и Андрей открывают для себя новый мир чувств. Боясь обыденности, того, что бывает «у всех», они придумали новый стиль взаимоотношений влюбленных, ритуалы свиданий, прощаний, особые обращения, ухаживания... В этом, конечно, был элемент игры, но молодых людей, бесспорно, связывает глубокое и искреннее чувство. Все шло своим чередом, но события неожиданно получили драматический оборот. Когда от Андрея потребовалось проявить принципиальность, он пошел на поводу у директора школы, требовавшей провести классное собрание и в коллективном письме отмежеваться от сочинения Марины. Преданная им, потрясенная Марина исчезает.
Остается добавить, что в предлагаемых читателю отрывках более-менее последовательно прослеживается не только лирическая линия взаимоотношений Марины и Андрея, но и моральные аспекты главного конфликта.
Итак, приступим к рассказу.
На небольшой площади южного приморского города толпилось много народу. Люди скапливались около памятника какому-то мореплавателю, смотревшему в подзорную трубу, группировались у лавочек, возле платанов, переходили из одной группы в другую.
При ближайшем рассмотрении можно было увидеть, что в этой толпе не было ни одного взрослого — только юноши и девушки в возрасте шестнадцати-семнадцати лет.
Присмотревшись к ним повнимательней, можно было обнаружить довольно странную картину: мальчики и девочки, прохаживаясь в этой толпе с обеспокоенными физиономиями, что-то таинственно спрашивали друг у друга, заговорщически передавали какие-то бумаги, небольшие книжечки, иногда обменивались негромкими репликами. Что это? Так ведут себя на рынке продающие что-то из-под полы; или торгующие книгами перед книжным магазином, или меняющие квартиры перед обменным бюро...
Но, проникнув в гущу толпы, можно было кое-что расслышать:
— Есть прошлогодний «Онегин»... — бубнил мальчик в очках.
— У кого «Луч света в темном царстве»? — спрашивал верзила с мрачной физиономией.
— Меняю «Обломова» на «Героя нашего времени»...
Худенький подросток под страшным секретом сообщал всем подряд:
— Будет Чацкий...
— Будет Маяковский, — более авторитетно вещал другой,
Теперь стало ясно: здесь собрались школьники — ученики десятых классов из школ этого города. Собрались накануне экзамена по сочинению.
Миленькая пухленькая девушка с перепуганными глазами лепетала одну и ту же фразу, обращаясь ко всем без разбору:
— Ну какая же тема будет?.. Что будет?.. Кто точно знает?
Пухленькая девушка — Света — быстро спустилась к берегу.
У самого моря, среди камней, загорали под лучами вечернего солнца ее одноклассники — Костя и Марина.
— Все сходятся, что будет Маяковский, — без предисловий сказала Света.
— Ничего похожего, — уверенно возразила Марина. — Но точно знаю, какая будет тема.
— Какая? — замерла Света.
— Психологическая несовместимость трех сестер Чехова и троих братьев Карамазовых Достоевского.
— Значит, всё... — в ужасе прошептала Света, схватясь за сердце, — завал...
— Не заводи, Светка, — возмутился Костя. — Мы ж договорились — расслабиться перед экзаменом, а ты опять...
Он передразнил ее предобморочный испуг.
— Не могу, не умею я расслабляться! — в отчаянии вскрикнула Света. — Что мне делать?! Несчастный я человек!.. Урод!
— Светик, да ты что?! — удивилась Марина. — Это же так просто! Не читала? Статья была: «Лицо релаксанта». Как расслабиться. Элементарно.
— А сама-то? — неопределенно спросила Света.
— Если б не это, я б не знаю что делала.
— Не бойся, Марин. Все обойдется, он тебя простит. А где твое лицо-то, ну, рела...
— Релаксанта. Релаксейшн — расслабиться. Хочешь, проведу сеанс?
Света кивнула.
— Надо принять… — Марина начала вспоминать,— удобную позу, в положении полулежа или сидя... Костя, не лежа, а полулежа! Закрыв глаза, ни о чём не думать, всё-всё выбросить из головы, чуть-чуть опускать нижнюю челюсть, будто пытаясь произнести букву Ы.
Костя, и Света, привалившись к камням, начали придавать взгляду бездумность и растягивать губы в тупой .гримасе.
Марина продолжала, но каким-то отсутствующим голосом было заметно, что мысли ее поглощены чем-то другим.
— Плечи опущены... мышцы лица расслаблены; оно становится сонным, вялым, равнодушным. Застыть в такой позе... не забудьте про Ы.
«Лицо релаксанта» вполне всем удалось.
Косте, однако, поднадоела эта процедура, и он начал ворчать, стараясь сохранять выпяченные губы:
— Чего люди комплексуют, не пойму... Да кончим мы эту школу, куда они денутся! Выпустят всех в самостоятельную жизнь!..
При слове «в самостоятельную» Костя резко и смешно разделил ладонью лицо на две половины и плутовато закрыл один глаз; получалось, что одна половина оставалась серьёзной, а вторая давала понять, что Костя хохмит, что надо понимать его наоборот. Это была его «фирменная» гримаса двусмысленности.
Костя перевел дух, все еще держа на лице гримасу.
— Меня это не колышит... В гробу я видел ваше «лицо-Ы-Ы-релаксанта»... — Костя «закончил» упражнение. — Кстати, наука знает более эффективный способ снятия напряжения... — Он обхватил Свету за шею и попытался притянуть ее к себе.
— Дурак! — сказала она, вырвавшись.
— Да. И горжусь этим! — ернически отозвался Костя и вплотную приблизился к камню, у которого сидела Света. — Потому что дурак никогда не сойдет с ума.
Костя покрутил пальцем у виска.
Он взял руку Светы и, нежно погладив ее, положил себе на плечо. Света отдернула руку. Он снова взял, положил себе на голову и почесал волосы ее пальцами.
— Сухумский заповедник, — покачала головой Марина. — Смотреть противно.
Отвернувшись, она сделала стойку на руках.
— Маринк, не переживай, — снова загадочно шепнула Света. — Все будет нормально. Если за дело взялась я...
Костя еще раз положил руку Светы себе па плечо, и та еще раз отдернула ее.
Озорно улыбнувшись, Марина, продолжая стоять на руках, согнула левую ногу и легонько положила ступню на плечо Косте. Тот, подумав, что это — Светина рука, блаженно закрыл глаза и благодарно прижался к ней щекой.
— Ты не замерзла? — озабоченно спросил он. — Какая холодная...
Он дотронулся до ноги и принялся как-то испуганно перебирать ее пальцы:
— А где твое колечко?
Тут Марина и Света, не выдержав, прыснули — и обман раскрылся.
На склоне бугра появился какой-то высокий парень.
— Марин! — шепнула Света и кивнула в сторону бугра.
Теперь стало ясно, почему Марина была не совсем в своей тарелке: она ждала появления этого человека, это было для нее очень важно. Она встала и опрометью побежала к бугру. Навстречу ей вниз бросился Андрей.
— И всюду страсти роковые, и от судеб спасенья нет, — процитировал Костя.
— Ой, сколько они — три месяца не встречались?
— Больше.
— Вот это чувства! — восхищенно проговорила Света. — Это я их помирила. Целые переговоры вела. А того Артура она не любила, Маринка мне говорила. Так, увлечение. Только никому. Слышишь?
— Унесу с собой в могилу, — заверил ее Костя, припечатав к клятве свою странную гримасу.
Они добежали друг до друга где-то у подножия бугра, бросились в объятия, потом, опомнившись, чуть отстранились. Марина с полубезумным взором подняла к нему лицо.
— Андрюша, ничего не было. Милый! Ничего не было, прости, — бормотала Марина. — Я сама не знаю, как получилось... Мне показалось... Я сама не знаю, потеряла голову, не ругай меня, прости, он такой красивый и... пошлый, как я могла?! Я ужасная! Ты прощаешь меня? Тебе Света говорила?
Андрей молчал.
— Я от себя самой не ожидала, — продолжала Марина, — во мне есть что-то очень плохое, Андрюша. Я просто в отчаянье. Я ничего не могла с собой поделать!
Андрей посмотрел ей в глаза:
— Ты не была с ним там?
— Что ты! Как ты можешь? Что ты! — горячо воскликнула Марина. — Там — только наше. Что бы ни было, то всегда будет только наше. Что бы ни было, навсегда.
— Ладно, Марин. Хочешь, пойдем туда?
— Пойдем, Андрюша. Пойдем сейчас.
Они шли по набережной, и тяжесть, разделявшая их после разлуки и разрыва, понемногу рассеивалась. Проходя мимо кафе с названием «Светлячок», Марина сказала:
— Ну что ж везде одно и то же, а, Андрей? Во всех городах! Улица — Молодежная, кафе — «Ромашка», «Светлячок», «Ветерок», ателье — «Элегант». Все под копирку! Штампы! Когда это кончится? Ненавижу!
Андрей внимательно посмотрел на вывеску кафе «Светлячок». Изнутри доносились голоса. У входа под навесом у пивных столиков толпилась утренняя публика известного рода. Уборщица с мятым лицом стояла, опершись на щётку.
Андрей с Мариной прибавили шаг, провожаемые подозрительным взглядом уборщицы.
...По небольшой узкой тропинке они легко поднимались по склону горы. Скоро тропа привела их к почти отвесной скале, и дальнейший путь стал чрезвычайно опасен. Надо было пройти по еле обозначенной дорожке на высоте сорока метров над морем. Они медленно переступали маленькими шагами, хватаясь за малейшие углубления и выступы, держась за отдельные кустики, скорее даже за чахлые пучки травы.
— Сегодня закат будет что надо, — сказал Андрей, пройдя этот участок.
Они оказались на пологом склоне, сделали еще несколько шагов и вошли в небольшую пещеру или грот, образовавшийся под воздействием ветра, моря, времени... Причудливые стены, большая ниша с видом на море, в глубине грота виднелись сталактиты — видимо, сюда просачивалась влага бегущего наверху ручья.
Марина принялась обмахивать налет песка с камней, которые, видимо, служили здесь «столом» и «стульями».
— А никто тут с прошлого раза не был? А?
— Не должны. По идее... — Андрей виновато смотрел на неё. — Марин...
— Что?
— Осложнение.
Она ждала дальнейших слов.
— Я в Ростов не еду.
Она снова ждала продолжения.
— Там в этом году не будет набора на физмат.
Она продолжала молчать.
— Сегодня узнал, — оглядев ее, сказал Андрей.— Придется ехать в Киев.
— Желаю тебе там поступить.
— И тебе. В Ростове.
— Спасибо.
— И тебе спасибо.
Они помолчали.
— А в Киеве есть педагогический, — сказал как бы между прочим Андрей. — Я узнавал.
Марина снова посмотрела на Андрея.
— Что? Ну что ты?
— Я хотел бы... чтобы вместе... У тебя с этим Артуром все кончено?
— Я же тебе сказала. Это был сон. Но я уже проснулась.
— Хорошо. Забыто. Я б хотел, чтобы мы вместе учились.
Она снова внимательно посмотрела на него:
— Раньше ты ничего... такого... не говорил, — тихо сказала она.
— Думал, еще долго будем вместе... — буркнул он. — А потом ты вон, что выкинула с этим рокером.
Она села на камень, отвернулась:
— Почему ты ушел тогда с вечера?
— Ты танцевала с ним.
— А ты — с Пешковой!
— Я — потом.
— Но ты заигрывал с ней.
— Я мстил тебе.
— Да?! Да! А в Ботаническом? Кто ее обнял... на глазах у всех?!
— Ну и что?
— Ко мне ты даже ни разу не прикоснулся! Неужели я тебе ничего не внушаю, Андрей?
— Не говори глупости. Ты раньше так не говорила. Это что-то новое.
— Ты о нем? Нет, он противный.
— Перестань.
— Да, ты прав. Только я тоже назло. Почему ты ничего не чувствуешь? Ты волевой или ты... Может, ты странный в этом отношении?
— Мариночка, это другое! — вдруг вскрикнул он.— Это другое! Мариночка, не знаю, что со мной. Я боялся этого момента, этого разговора, Оставлял на потом. Я давно думаю о тебе, мечтаю, любуюсь... Тогда, в последний раз, здесь был такой же красивый закат. Я до сих пор помню: ты — на фоне солнца! Здесь стояла, руки вот так... Я сдержался. Хочу и боюсь. Боюсь обнять тебя! Пешкова… для маскировки. Моя тайна — ты. Не хочу, чтобы кто-то знал.
— Что ты замолчал? Говори. Мне так нравится, как ты говоришь!
— Да, тайна... Это только наше... И никого не подпускать!... — Он смотрел на нее растерянно, как бы не понимая, что должно быть дальше.
Она не могла сдержать улыбку:
— Как люблю твой голос! Я помню... — Марина указала в глубь грота, где рядом с янтарными сталактитами дрожали маленькие «зайчики» закатного солнца. — Ты стоял там, в лучике света... только луч был маленький... но все равно, ты сам был, как из света...
— Хочешь, я встану туда?.. — спросил он и, не дожидаясь ответа, отступил в глубь грота. Но ему не удавалось оказаться освещенным.
— Видишь узкий лучик…
— Давай каждый вечер встречаться здесь, при закате... — предложил он.
— При закате... — сказала она. И добавила: — У меня такое ощущение — нет впереди никаких экзаменов, будто я уже окончила школу, и... — она не договорила.
По морю, вдоль берега проходил прогулочный катер; мощный динамик разносил по всему побережью звуки бравурной мелодии. Эти звуки проникали в пещеру.
— Надо возвращаться, — сказал он. — А то стемнеет.
...Они снова прошли мимо закрывавшегося кафе «Светлячок», молча и долго плутали по тёмным улочкам, он взял ее за руку, насвистывая какую-то красивую мелодию.
— Ой, — Марина остановилась. Глаза ее сияли.— Надо же. И я ее уже полчаса напеваю. Про себя. Как это может быть?
Андрей благодарно, изумленно посмотрел ей в глаза.
— Это значит, мы синхронно все чувствуем. Понимаешь? Телепатически.
— Как здорово! — простодушно воскликнула Марина.
Они подходили к большому дому, где светились всего три-четыре окна. Вот погасло ещё одно окно. Это был её дом.
— До свиданья...
— До свиданья...
— Могу тебя попросить? — сказал он;
— О чем?
— Скажи — выполнишь?
— Если смогу.
— Сможешь, — он сделал маленькую паузу; — Приснись мне сегодня.
— Хорошо, — уверенно сказала она. — И ты мне — тоже.
— Принято. — Он заговорщически зашептал ей: Нужно долго смотреть в глаза, чтобы запечатлеться — догоняешь? И унести с собой последний взгляд, и сохранить его до самого сна.
Они стали смотреть в глаза друг другу.
— Мне нравится...
— И мне...
Они смотрели, будучи не в силах оторваться.
— Еще...
— Подожди...
Прошла минута. Наконец, Андрей, приложив палец к губам и, не отрывая взгляда, стал отступать, пятиться. Потом резко закрыл глаза, повернулся и быстро ушел.
И вот он — первый выпускной экзамен.
Сразу бросалась в глаза праздничность и торжественность — чистенькие фартучки девочек, аккуратные прически мальчиков, цветы на яркой скатерти, серьезные лица членов комиссии.
Но присмотревшись, можно было увидеть, что в этом большом нарядном классе у каждого были свои дела и заботы. Некоторые школьники, приняв всевозможные меры предосторожности, списывали. Учителя замечали это, но делали вид, что ничего не видели. Члены комиссии видели и то и другое, но опускали глаза.
Андрей писал быстро, легко, свободно. Но часто отвлекался — поглядывал на Марину, любовался ее профилем, ее сосредоточенным взглядом. Когда она оборачивалась и их взгляды встречались, — они замирали и долго смотрели друг на друга. «Отвернись, смотри в свою работу», — говорил один взгляд. «Смотреть на тебя приятней», — говорил другой.
Андрей написал записку и незаметно передал ее через ряд Марине.
Она прочла: «Я приснился тебе? Только честно».
Её ответная записка гласила: «Нет. А я?»
Прочтя записку, Андрей обернулся на нее, отрицательно покачал головой и недоуменно-виновато пожал плечами.
На следующее утро они шли к своему гроту тем же маршрутом. В том месте, где на набережной стояло кафе «Светлячок», Марина сначала замедлила шаг, а потом и вообще потрясенно остановилась. Под крышей одноэтажного кафе, там, где раньше висела вывеска «Светлячок», теперь протянулось полотнище с новым названием «Сумерки разума». Задрав голову, на вывеску смотрела уборщица с щёткой. Завсегдатаев, правда, еще не было...
Марина перевела взгляд на Андрея, но он сделал вид, что не понимает ее изумления. Пока девушка восхищённо смотрела на своего спутника, словно бы открывшегося ей в новом качестве, он успел уйти вперед. Догоняя его, она оглянулась. Уборщица кому-то из подоспевших посетителей дала щетку, тот взобрался на два ящика и пытался сорвать полотнище со странным и неизвестно откуда взявшимся новым названием их любимого заведения. Виновник этой перемены, Андрей держал на лице отсутствующее выражение.
Придя в грот, Андрей сказал Марине, чтоб она на минуту отвернулась. Потом сказал: смотри, Марина обомлела: Андрей стоял в глубине, рядом с янтарными сталактитами, освещенный ярким причудливым светом, лившимся из отверстия в скале — и с улыбкой глядел на нее.
Она увидела лежавшие обломки камней, альпинистский топорик — и тоже улыбнулась.
— Спасибо, — сказала она и отошла к проему в гроте, очутившись на фоне солнечного неба;
Они долго смотрели друг на друга, иногда не в силах сдержать улыбки, иногда удивленно пожимая плечами, силясь осознать, понять это странное ощущение радости, радости от того, что они есть и смотрят друг на друга.
— Мне так хорошо, что я начинаю бояться, — сказала Марина.
— Ты о чем?
— Бояться потерять. Мне кажется, должно случиться какое-то несчастье. Или что-то плохое... я не знаю.
Андрей смотрел на нее, не зная, что сказать;
— Слушай, — произнес он, наконец. — Ты говорила своим про Киев?
— Нет. Мои, наверно, испугаются. А твои как?
— А моим все равно.
Марина взяла сумку, подошла к большому камню и принялась выкладывать съестное, завернутое в газеты. Они хлопотали вокруг стола-камня. Один раз, наклонившись, они оказались близко-близко, ее волосы коснулись его лица. Он мгновенно отодвинулся. Она заметила это.
Некоторое время они молчали.
— Я вчера тебе говорил... — с какой-то неопределенной интонацией заговорил он. — Понимаешь... Я боюсь...
Смотрю на взрослых... Почему у них все так быстро стареет? Почему? Ведь были молодые. Взрослые не умеют любить. Посмотри на них... муж... жена... Их глаза пустые, деловые. А ведь у них было, было!! Всё, всё забыли! Куда всё девается?! — Андрей произносил это с ожесточением, чувствовалось, что за этим кроется какое-то семейное неблагополучие, может быть, вражда родителей.
— В детей перемещается, — засмеялась Марина.— А самим не остается...
— Точно. Пустеют они. — Он выдержал паузу.— Я точно знаю: взрослые не умеют любить.
— Смешной...
— Мариночка, давай не будем, как все. Я боюсь... Оттянем как можно дольше... понимаешь? Чтобы привычка не... это потом, потом, а не сейчас! В юности — всё! Это самый прекрасный возраст! Все взрослые говорят. Мы просто не понимаем... — Он замолк, ожидая ответа.
— Чего ты боишься? — спросила она.
— Боюсь затёртости. Не хочу, как у всех. Меня передёргивает от этих рокеров.
— Да перестань. Стадность, — сказала Марина.
— Ну, вот видишь! Так неужели нельзя по-другому? Что-то придумать?! Понимаешь? Новый стиль взаимоотношений. Я давно думаю... Почему есть обряды свадеб, похорон, юбилеев? А почему не придумать ритуалы встреч, бесед, ухаживаний, прощаний?.. Новый стиль!
— Давай каждый день прощаться, как вчера, — неожиданно предложила Марина.
— Давай! — обрадовался Андрей. В руке у него к этому моменту оказалась бутылка лимонада. — Это будет наш напиток, мы будем черпать в нем вдохновение. — Он отпил глоток. — Мы изобретем новые ласковые слова! Красивые позы. Введем в обиход человечества новую единицу, измеряющую силу чувств!.. Единица силы тока какая?
— Ампер, — подсказала Марина.
— Напряжения?
— Вольт!
— А единица силы любви будет называться... один РОМЕО! Звучит?
Марина аж захлопала в ладоши:
— Потрясающе! Сто Ромео! — воскликнула она.— А как ты думаешь, сколько у Светы с Костей?
— Если по десятибалльной, то — три и две десятых.
— А у тебя с Пашковой?
— Ноль.
— Честно?
— Честно.
— А у нас с тобой? — спросила Марина.
Они жевали пирожки, продолжали улыбаться. — Какую тему писала? — спросил он как бы между прочим.
— Свободную…
— И — как?
— Нормально. В духе гласности. Как на духу.
— Не понял.
— Потом, — сказала Марина.
Они помолчали.
Андрей нарушил молчание:
— Давай лучше продолжим нашу фантазию о новом стиле?.. Я завёлся: всё, всё можно делать красиво, понимаешь?
— А ссориться? Можно красиво ссориться?..
— Ссор просто не будет, — ответил Андрей.
— Детский ответ.
— Как ты не понимаешь! — воскликнул Андрей. — Мы будем неуязвимы для внешнего мира. В нашем гроте и вообще в нашей с тобой жизни мы очертим словно бы магический круг — к нам не проникнут извне дрязги, интриги, ссоры. Отстранимся. Создадим свой мир!
Марина зачарованно смотрела на него:
— Какой ты сегодня...
— Я опьянел.
— От лимонада?
— Это настроение... У меня идея! Долой алкоголь. Я буду пьянеть без вина. Это тоже будет наш стиль. Буду пьянеть от твоих глаз. От твоей улыбки. Терять рассудок, ожидая тебя! — Он отпил глоток из бутылки.— Этот лимонад мы назовем «Лорелея»... нет, не лимонад, а... ликер... «Марина Фокина». На, — он протянул ей бутылку, — отпей этот волшебный напиток.
Она охотно отпила, тут же сделала слегка замутнённые глаза:
— Он действительно волшебный... — Марина стала изображать легкое опьянение. — В голове легкие сумерки... какой-то дальний звук... Проникает... — Она нежно смотрела на него...
Марина вдруг посерьезнела, украдкой посмотрела в сторону Андрея.
— Андрей, — позвала она. — Ты должен меня простить за Артура. Навсегда. Навсегда. И никогда мне про это не напоминать. Мы в своих чувствах свободны. Это главное. Хорошо? Ничего насильно, ради проформы, долга… Мы свободны — это самое главное.
Она вдруг засуетилась:
— Ой, мне надо идти, мама просила...
— Посидим еще.
— А обратный путь?
Днем Марина была дома. Окно ее комнаты выходило во двор (квартира располагалась на первом этаже), и поэтому ребята обычно стучали сначала в стекло. Марина ходила по комнате, трогая без дела то книги, то предметы на столе. Она была чем-то взволнована. Вот потрогала статуэтку на серванте, взяла с полки губную гармошку, проиграла начало какой-то мелодии.
В окне показалась голова Кости. Увидев Марину, он, просунув голову, быстро проговорил:
— Люди, прошу вас, тише, тише!..
— Что такое? — отпрянув от испуга, проговорила Марина.
И тут Костя вдруг высоким голосом «под Софию Ротару» закончил куплет из популярной песни Д. Тухманова:
— Аист на крыше, аист на крыше, ми-и-рр на зем-ле-е...
— Ну, черт, напугал, — облегченно засмеялась шутке Марина.
— Чего на консультацию не приходила? — спросила появившаяся в окне Света.
— Ты ж знаешь, я люблю одна заниматься.
— Вижу, как ты занимаешься! Откуда это у тебя?— она кивнула на губную гармошку. — Я не знала, что ты умеешь.
— Да это дедушкина... трофей, — без охоты сказала. Марина и положила гармошку на место.
— Андрей не едет в Ростов, слышала? — сказала Света.
— Да, он про Киев говорил, — отозвалась Марина,
— И мы с вами, — ни секунды не раздумывая, выпалил Костя.
— Что делается! — заволновалась Света. — Я должна с родителями поговорить. Может, папа не согласится.
— О да! — сказал Костя. — Родителей надо слушаться всегда, везде и во всем! — При этих словах он снова скорчил свою смешную гримасу.
— Кончай паясничать, Плетнев, — отмахнулась Света. — Маринка, знаешь, нам объявили отметки за сочинение...
— Да? — встрепенулась Марина. — Чего ж вы молчите? Ну?
— Мне — четыре, — сказала Света и беззвучно забормотала какие-то заклинания.
— У меня трояк, — сказал Костя. — А чего комплексовать? Средний балл давно отменили, так что...
— Дурак. Дело в престиже. Тебе этого не понять,— сказала Света.
— Да. Я троечник принципиальный, — бодро улыбнулся Костя. — Трояк — лучший балл для свободного человека. Ни от кого не завишу, никуда не мечу, ни на что не претендую... Эх, тройка, птица тройка, кто тебя...
— Да хватит! — остановила его Марина. — А Андрей? А я?
— Андрею — пять. А тебе... — Света запнулась. Марина, знаешь, мы и пришли... Тебя почему-то пропустили. Эн-Эн объявила все отметки, кроме твоей.
— Там с твоим сочинением какое-то ЧП, — добавил Костя. — Узнать пока не удалось.
Марина отвернулась, на лице ее появилось загадочно-торжественное и вместе с тем испуганное выражение. Она опустилась на стул.
— Ты какую тему писала? — спросила Света.
— Свободную.
— И что ты все на рожон лезешь! — всплеснула руками Света. — Да я б никогда...
В дверь позвонили.
Костя пошел открывать и вскоре вернулся с Андреем.
— Маринка, давай в темпе в школу, — сказал он с порога.
— Зачем?
— Эн-Эн всё объяснит.
Костя и Света переглянулись.
— Неприятность? — спросила Света.
— Да ничего страшного. Ну, иди, Марин.
— Зачем? Можешь по-человечески сказать?
— Меня просили... ну ты что, не знаешь? — сказал Андрей. — Все идет как по писаному. Ты сама так хотела.
— Из-за сочинения? Да что же она там написала? заволновался Костя.
— Я так и чувствовала, — сказала Света. — Что-то
такое, о чём нельзя было писать... Но ведь потому и называется «свободная тема», что можно все писать!
— Можно-то можно, но нельзя, — проявил сообразительность Костя и сделал свою «фирменную» гримасу.
— Ну иди же, не тяни, — еще раз сказал Андрей Марине.
— Не пойду, — помолчав, решила Марина.
— Фокина идет на обострение, — прокомментировал Костя.
— Маринка, — взмолилась Света, — ты что, с ума сошла? Да у тебя медаль сгорит. Ме-даль!
Андрей встал.
— Ну, идем. Бесполезно. Что не знаешь? На родителей навалятся.
— Пусть. Не хочу больше об этом. Светик, так в ка-кой ты институт хочешь? — переменила тему Марина.
— В этот... ну, как его... отец три раза говорил...— Света наморщила лоб. — На «хэ».
— Хлебопекарный? — с улыбкой подсказала Марина.
— Не-ет...
— Хатостроительный? — это предположение высказал Костя, завершив его своей гримасой.
— Да нет...
— А, тогда это, наверно, — продолжал Костя, — институт художественного слова и физического совершенства?
— Да ну тебя... — Света закрыла глаза, сосредоточилась. — Хим, хим... — бубнила она как заклинание.— Вспомнила! Химической технологии! — Она пожала плечами: — И чего родители нашли в этой технологии — не понимаю...
Никто не улыбался. Шутить не хотелось.
— Ну, ребятки, — бодрым голосом сказала Марина, — мне надо кое-чем заняться, гоу хоум! — Она направилась в свою комнату.
— Что же мне сказать Эн-Эн? — воскликнул Андрей.
— Что хочешь.
В квартире Фокиных за столом сидели Таисия Павловна — директор школы, классный руководитель Надежда. Николаевна, родители Марины — Лидия Алексеевна и Михаил Иванович. Сама Марина примостилась на диване. На стуле у окна — Андрей.
В руках Надежды Николаевны было несколько листков бумаги. Она читала, стараясь произносить слова как можно нейтральное:
— «В газетах пишут про приписки на стройках. А разве нет приписок в школе? А духовные приписки страшнее, потому что от них рождаются лицемеры, конформисты, халтурщики».
Надежда Николаевна сделала паузу, чтобы слушатели должным образом оценили концовку предложения, и продолжала:
«Увы, наши учителя не так уж редко грешили против совести, завышали оценки, чтобы вытягивать медалистов, придумали даже метод «двух ручек», когда учитель, чтобы скрыть ошибки учеников, исправляет их в сочинении не красной, а синей ручкой, как у ученика»...
— Интересно... — произнес отец Марины.
— Дальше, Михаил Иванович, просто несуразное, — грустно улыбнулась Таисия Павловна: — Предложение закрыть Академию педагогических наук за неспособность реформировать школу. Отмена всех единых учебников и методик и свободное преподавание каждым учителем по своим... как там у нее, Надежда Николаевнами
Надежда Николаевна зашуршала листками в поисках нужного места, но Марина сказала:
— Не надо. Я помню. «Везде торжествует стереотипность мышления, однотипность. Миллионы людей учатся поодним и тем же учебникам...»
— Достаточно, можно не продолжать, — прервала Таисия Павловна.
Она посмотрела на присутствующих:
— Вот что написала наша первая ученица! С таким сочинением выходить в гороно просто нельзя. Там нас не поймут. Тем более сейчас, когда укрепляется, набирает силу школьная реформа, когда... Вы согласны со мной, Михаил Иванович?
Вместо ответа отец Марины спросил:
— А что там дальше?
— Дальше, Михаил Иванович, просто абсурд, несуразность, — грустно улыбнулась Таисия Павловна.— Предложения Министерству просвещения. Оценивать работу учителя не по отметкам, а спустя десять лет, когда, дескать, станет ясно, что получилось из учеников...
— И еще... — добавила Надежда Николаевна, заглядывая в свои бумажки, — чтобы не только учителя выставляли отметки учащимся, но и учащиеся аттестовали своих учителей...
— И вот еще образчик ее революционно-педагогических идей... — Таисия Павловна снова заглянула в листки... — Чтобы отменили некоторые лишние предметы и ввели — с начальных классов — «самую важную дисциплину — чувствоведение». Можно не продолжать?
Все повернули головы в сторону Марины, ожидая от нее каких-либо пояснений.
Марина отвела взгляд куда-то в угол потолка и, показывая всем своим видом, что она не собирается вступить в споры, произнесла как само собой разумеющееся:
— Теперь учат плавать трехмесячных малышей. Плавают, как поплавки. И душу надо... с детства.
Таисия Павловна покачала головой.
— Опять сплошное оригинальничанье... Самомнение. А знаешь, что сказал по атому поводу Толстой?
— Мало ли что сказал Толстой, — отпарировала Марина.
— Как мало ли?.. Толстой один, а таких, как…
— И я тоже одна! — спокойно перебила Марина.
Таисия Павловна сделала большие глаза.
— Ну, вы же видите: она неуправляемая, — сказала она.
Надежда Николаевна печально вздохнула. Таисия Павловна многозначительно посмотрела на родителей Марины и повернулась к Андрею:
— А что ты молчишь, Ставров? Что скажешь о сочинении?
Андрей встал, как предполагал школьный этикет:
— Мы должны спросить себя: что это? Активная жизненная позиция или — я не побоюсь этого слова — оппозиция практике пассивного созерцания негативных явлений? — Непонятно было, на чьей он стороне. — У меня язык не поворачивается ответить на этот вопрос. У меня нет слов.
— А у нас слова найдутся, — одобрительно взглянув на Андрея, заговорила директор школы. — Мы не такие монстры, какими нас изображает наша первая ученица. Я просила Ставрова, как комсорга класса, чтобы он привёл Марину в школу, но она отказалась. Не послушалась она и своего классного руководителя, И вот мы здесь. (Во время ее слов Андрей поглядывал в окно — высоко ли еще солнце, поглядывала в окно и Марина.) Мы даем Марине возможность переписать сочинение. Срочно. Завтра, в одиннадцать сочинения посылаются в роно.
— Вот и хорошо, — сказала Марина. — Можно и в Министерство просвещения. Пусть узнают все. Я хочу этого. Я для этого и написала.
— Может, тебе встречу организовать в Останкино, как педагогу Шаталову, а?
— Ну, с этим еще рано, — сказала Марина.
Все опять переглянулись.
— Будем считать, что это юмор. Вернемся к серьёзному разговору. Сочинение надо переписать.
— Нужно написать все наоборот? — спросила Марина.
— А если я так не думаю?
— Можешь взять другую тему. Маяковского, например, — дружелюбно пояснила Таисия Павловна. Но вообще-то неспособность менять свою точку зрения свойственна ортодоксам.
— Если часто менять свою точку зрения — вправо-влево — влево-вправо, то может развиться косоумие.
— Что? — переспросила Таисия Павловна.
— Косоумие, ну вроде косоглазия ума. — Она скосила глаза, приставив палец к виску.
— Несчитаю нужным спорить, — Таисия Павловна взглянула на Андрея: — Ставров, ответь ей, пожалуйста.
Андрей снова встал, на миг задумался:
— Человеческий мозг, Таисия Павловна, как и сложнейший компьютер, должен уметь отвечать на любой вопрос односложно: «да» или «нет».
И сел.
— Слышишь?! — не очень поняв и обратившись к Марине, проговорила директор школы.
Марина вновь уставилась в потолок.
— Не волнуйтесь, Таисия Павловна, — сказала Лидия Алексеевна. — Это все нервы. Марина успокоится. Она все поймет. И перепишет.
— Я тоже так думаю, — вставая, удовлетворенно сказала Таисия Павловна. — Другого выхода просто нет.
— Спасибо вам за заботу... — Лидия Алексеевна проводила учителей. — Спасибо, что пришли...
Андрей тоже ушел, еле заметно переглянувшись с Мариной.
Ушла в свою комнату и Марина.
Михаил Иванович посмотрел вслед дочери и сказал жене шепотом:
— Как это?.. «Оценивать работу учителей через десять лет...» А что?
— Неужели это она сама все написала? — сказала Лидия Алексеевна, но тут же тяжело вздохнула: — Поговори с ней, Миша.
— Лучше ты.
— Что я с семью классами... буду с ней?.. Она меня и не: послушает — Она приблизилась к мужу — Все же ты мастер у нас... Небольшой хоть, но начальник, народу в цехе внушения всякие делаешь... Порядок, мол, организованность, бригадный подряд!..
Лидия Алексеевна засмеялась,
— Она почувствует, что я на ее стороне, — проговорил Михаил Иванович.
— А я что — не на её стороне? — посерьезнев, тихо сказала Лидия Алексеевна. — Вон, подарки — все носят и носят, носят и носят...
Тут резко открылась дверь, и Марина прошла мимо них к выходу.
— Когда вернешься? — спросила мать.
— Поздно, — ответила дочь.
Хлопнула дверь.
— Утром поговорим, даже лучше... — сказал отец.
Андрей пришел в грот намного раньше. В какой-то непонятной последовательности он выкладывал в углу камни.
Марина, явившись, остановилась на фоне ниши с таким расчетом, чтобы низкое солнце хорошо освещало ее.
Андрей увидел это и улыбнулся.
Улыбалась и она.
— А теперь взгляни туда, — сказал он и указал в угол.
— Куда?
Он еще раз протянул торжественно руку в ту же сторону.
— Ничего не вижу.
— Присмотрись.
— Камни... Куча камней...
— Это не куча. — Он обиделся. — Это твой портрет.
— Вот это... — портрет? — Марина смотрела, ожидая какого-то подвоха.
— Да! — вконец обиделся Андрей. Неужели не видишь? Это овал лица. Это лоб. Глаза. Не смейся. Я не тебя рисую... Я хотел передать... Не ищи портретного сходства. Я передаю свое ощущение, когда думаю о тебе... Конечно, может, не очень получилось. Но главное...
При всем желании очень трудно было уловить сходство между этим произведением искусства и оригиналом, но одно Андрею бесспорно удалось: чуть выше и правее камня, изображавшего висок, торчала настоящая ромашка, какую Марина обычно любила втыкать себе в волосы.
— Спасибо... — улыбнулась Марина. — А ты хитрый — подлизываешься...
— Не понял... — Он действительно не понял, из-за какого такого прегрешения ему следовало бы подлизываться.
— Ох, какие невинные глаза... Ну, дипломат... Миротворец. Светка мне сказала, что на собрании будут писать коллективное письмо про меня.
— Ну и что? — сказал Андрей. — Ладно, не придавай, обойдется как-нибудь.
— Ты думаешь, подпишет народ письмо? Подпишут три человека, я знаю кто. Остальные не подпишут,— сказала Марина.
— Кто это знает? Ведь от этого зависят характеристики…
— Я не остановлюсь ни перед чем, — сказала Марина.
— Что ты так, не понимаю? Мы ж через две недели кончим школу и забудем все это, как сон... Бог с ними со всеми!
Марина стояла, оцепенев.
— Постой. Ты мне скажи — ты-то не подпишешь письмо?
— Да не беспокойся. Я как-нибудь вывернусь. Но не обижайся — вслух, может, придется осуждать тебя. Ля-ля-ля! Ля-ля-ля!..
— Ты сказал главное — что ты сам не подпишешь. Больше мне ничего не надо. Больше мне ничего не надо, — говорила она монотонно, закрыв глаза.
— Давай не будем об этом, Марин. Мы ж договорились, не впускать к нам ничего «оттуда». Ведь так?
— Так.
— Вот и чудненько.
Андрей подошел к «столу» вынул из сумки бутерброды и бутылку минеральной воды. Марина, неудобно вывернув голову, на обрывке газеты стала что-то читать.
— Слушай, Андрей, — вдруг сказала она, — а можно я тебя буду называть Джанкарло? Мне очень нравится.
— Ты что? — Андрей испугался, даже огляделся, будто тут мог кто-то быть, кроме них. — Ты что?.. Что подумают ребята?..
— Я иногда, — сказала Марина. — Когда мы одни... можно?
Андрей бросил взгляд на заметку в газете, на которой еще лежало несколько пирожков. Марина сама прочла вслух:
— ...замешаны полицейские чиновники. Похищение, как предполагают, осуществили члены террористической... так... вот... Джакомо Санти, Федерико Авиньоли и Джанкарло Борчелли... Это так красиво — Федерико... Джакомо Санти... Джанкарло... Как строчка из Данте...
— Ну, ты даёшь! — сказал Андрей, улыбнувшись.— Назови меня так, как никто никого еще не называл...
— В новом стиле? Надо подумать... — Она засмеялась.
Андрей посмотрел с укором.
— Ох, зачем ты заварила эту кашу, Маринка? Ведь если не мы победим, нам такие характеристики дадут, что мы с тобой никуда не поступим. Понимаешь? Все сорвётся, Киев, все, о чем мы так мечтали.
— Ничего, пойду в педучилище.
— Начинается! Да ты пойми Таисию — она защищается, а что ей еще делать? Это так понятно. Она же, в общем, хорошая тетка.
— У тебя все хорошие, — сказала Марина, отодвигаясь. — Откуда же берутся плохие люди?
— А это те же самые хорошие люди и есть, но при других обстоятельствах.
— Ясно. По чётным числам они хорошие, а по нечетным — плохие. Так, что ли? — зло сказала Марина.
Возникла пауза.
— Марин... Ну?
— Ведь договорились... — Она насупилась. — Мы будем ссориться.
Он помолчал, некоторое время напряженно думал.
— Знаешь что... Если нельзя отгородиться от дрязг, тогда... тогда надо что-то придумать. Надо, чтобы из-за ссоры не портились отношения. Если можно„чтобы ссора сближала. А? Чтобы нежность... помнишь, мы говорили? Ну что ссоры могут быть красивы.
— Нежность при ссоре?!
— Да. Чтобы не злиться, давай... ну, что ли... давай заплетать друг у друга... вот здесь... маленькую косичку... Этим будем гасить вспыльчивость... Назовем её «косичкой миролюбия»!
Марина удивленно смотрела на Андрея.
— Ну что ж, давай...
Андрей почему-то откашлялся, подошёл к Марине почти вплотную, торжественно и приветливо сказал:
— Нашу ссору объявляю открытой. Перепиши сочинение. Остальное я все улажу. Смирись.
Она, улыбаясь, стала заплетать ему маленькую косичку:
— Это невозможно.
— Не верю. Ты — талантливая.
— Невозможно, — повторила она.
— Почему?
Движения их пальцев замедлялись, говорить они стали тише.
— Такое ощущение, что я кого-то предам, — сказала Марина.
— Кого?
— Себя. Всех.
— Я знаю одно: это может плохо кончится. Таисия очень агрессивно настроена.
— Мне ничего не страшно... Пока ты со мной — мне ничего не страшно... Ты мой... Телепенчик... — выговорила она новое слово.
Андрей застыл от неожиданности и благодарности. Прошло полминуты.
— Нежана... — произнес в ответ Андрей. — Очеладушка ты моя...
— Сладомил, — сказала, в свою очередь, Марина.
Они смотрели друг на друга, уже давно опустив руки и боясь прикоснуться, смотрели с каким-то новым странным ощущением нежности и еще чего-то волнующе-непонятного.
— Скоро стемнеет... пора домой... — хрипло проговорил он.
— Да, да... идем, — быстро согласилась она.
Марина пришла домой, остановилась в прихожей. Поздоровалась с отцом.
— У меня тоже бывали неприятности... — начал издалека Михаил Иванович. — Помню, раз прорабатывали... столько переживал... А сейчас даже смешно, что мог тогда так расстраиваться...
— Куда мою майку дели? Вчера постирала... спросила Марина, бродя где-то между кухней и прихожей.
— Звонил Костя, в школе какое-то письмо подписывали... — неопределенно продолжал отец.
— Да? — встрепенулась Марина. — А он не говорил — чьи подписи? — интересовалась Марина. — Все подписались?
— Фамилий нет. Это — коллективное.
— Вот и кончено, — медленно сказала она.
— Нет, не кончено, — сказал отец. — Дело пахнет керосином. Дочь, послушай... Ты еще маленькая... Сначала надо встать на ноги... Закончишь педагогический, освоишься, тогда и начнешь толкать свои идеи педагогические... права свои качать. Но для этого ты должна закончить школу. Поняла? Еще не поздно покаяться. Тебя ждут. — Отец внимательно посмотрел на присмиревшую дочь: — Ну что, могу я идти на работу? У меня конец месяца, понимаешь, что это значит?
— Конечно.
— А ты... как? Перепишешь сочинение?
— Нет.
— Почему «нет»? — Отец принялся терпеливо объяснять: — Пойми, у тебя опасный возраст. В голову приходят не те выводы. Перед тем как вступить во взрослую жизнь, надо пройти, грубо говоря, акклиматизацию. Понятно? Футболисты проходят, когда приезжают в другую страну. Альпинисты — тоже. Иначе — срыв. Я твой тренер. Беру все на себя. Иди в школу. Так нужно для тебя, для всех. Подчинись, не рассуждай.
Марина вдруг перешла на агрессивный тон.
— Папа! Я читала столько прекрасных книг, нас учили по ним. Значит, в книгах одна правда, а тут — другая? В книгах — вечные ценности, а в жизни — истины для одноразового пользования, так что ли? Как бумажные стаканчики? Ведь ты учил меня честности?
— Да! И не рад этому! — вскрикнул отец. Посмотрев в изумленные глаза дочери, он заговорил тише, просительным тоном: — Прошу тебя, послушайся отца. Покайся ты им. Я знаю эту механику. Любой разгильдяй покается — и ему все простят. У нас любят, когда каются. Иди.
— Хочешь, чтобы я сломалась?
— Да. Лучше сейчас, чем потом.
Она опустила голову.
— Я уже не рада, что затеяла это... И хотела бы сделать, как ты просишь... Но не смогу.
Михаил Иванович закричал:
— Я требую как отец! Слышишь?! Ты пользуешься тем, что у меня конец месяца. Я приказываю, чёрт бы меня побрал! Я... Я на стенку сейчас полезу! Я... я не знаю, что сделаю. Я опаздываю, у меня своих ЧП полно!..
Марина вышла из комнаты. И тут зазвонил звонок. Отец позвал ее — «тебя». Марина ничего не сказала, заперлась в ванной. Крик отца все продолжался. Тогда она открыла краны, пустив шумную струю. Крики стихли. С силой хлопнула входная дверь.
Ванная наполнялась паром. Зеркало, в которое смотрела Марина, запотевало. Медленно затушевывались черты ее лица. Вот уже совсем ничего не видно. Она провела по стеклу рукой. В блестящей полоске зеркала отразились ее глаза, смотревшие смятенно, обреченно...
...Мать осторожно заглянула в ванную.
— Ты не видала спицы?.. Длинные, пластмассовые?..
Марина усмехнулась, понимающе посмотрела на мать.
— У меня обед... я на десять минут... — помявшись, сказала Лидия Алексеевна. Наконец, спросила: — В школе была?
Марина не ответила.
— Так и знала... — расстроилась мать. — Отец с тобой разговаривал?
Снова молчание.
— Ну и что ж ты, дочка? Останешься без аттестата... Как же дальше?
— Мамочка, не мучай себя... И меня.
— Иди в школу. Слышишь?
Марина зажала уши руками.
— Нет, ты будешь слушать! — Мать схватила руки дочери и отвела их в стороны. — Ты будешь делать, что тебе говорят! Думаешь только о себе! Эгоистка!
Лидия Алексеевна неожиданно сильно ударила, дочь по щеке. Еще мгновение в яростном изумлении она глядела на дочь, которая будто и не почувствовала пощёчины, точно была бесчувственной, схватила свою сумку и выбежала из дома.
Когда он добрался до грота, Марина была уже там. В её волосы слева и справа от висков была вплетена цепочка, на цепочках по два шарика — ярко-жёлтый и тёмно-синий — любимые цвета Андрея. Увидев их, Андрей протянул ей руку: на запястье у него была трехцветная плетенка. Они поняли и благодарно взглянули друг на друга.
— Спасибо, — сказала она. — Это мои любимые цвета.
Андрей сделал шаг.
— Тихо. Остановись... — сказала Марина.
Она приложила к губам губную гармошку, взяла камушек в левую руку и начала выдувать мелодию; отстукивая ритм легонькими ударами камня о камень.
— Что это? — удивился Андрей. В исполняемой мелодии угадывались вариации на тему той «телепатической» мелодии, которая однажды синхронно звучала в них...
Марина, не отвечая, остановила его жестом руки и продолжала исполнять эту мелодию, Андрей узнал ее, улыбнулся.
Марина отняла инструмент от губ.
— Ты узнаешь себя в этих звуках? Свой образ? Мотив своей личности...
Он насмешливо вытаращил глаза.
— Может быть, не все удалось, — пояснила она,— но оцени. Ты воспитан на массовой шлягерной музыке и поэтому не в состоянии оценить... Это — новый жанр. Музыкальный портрет! Рисование с натуры — но не красками, а звуками. Импровизации на тему Андрея Ставрова! Ты — модель моей музыкальной фантазии. Понимаешь? Это я сочинила. Музыкальный портрет. О, если б ты оценил, то закричал бы: «Это я! Как похож! Как верно схвачено!» — Марина улыбнулась. — Чего у тебя такой кислый вид?
Он долго смотрел на нее, потом спросил:
— Ты знаешь, тебе нужно идти в школу. Пресекать твои идейные шатания.
— Да. Костя звонил.
Всем своим видом она показывала, что игнорирует эту тему.
— Марина, мало времени осталось...
— Опять ты! — воскликнула она. — Призывал отгородиться, а сам!.. «Магический круг», — передразнила она. — Я б тоже могла сказать о твоей двойной игре, но я молчу!
— А я не буду молчать! Я буду спорить! — Он подошёл к ней совсем близко и заставил себя улыбнуться: — Объявляю ссору открытой.
Она сжалась.
Он притронулся к ее волосам, стал заплетать косичку.
— Я не думал, что все так серьезно. Покайся. Не вкладывай в это сердца, ну, обычай, что ли... Ведь есть уже коллективное письмо.
— А ты не боишься? — Она тоже прикоснулась к его волосам. — Своей физике ты будешь отдавать свой ум, а в моральных ситуациях будешь примитивом? Там — гений, а на собрании — примитив? Но так не получится.
В мозгу все едино, или там есть отсек для гениальных открытий и отсек для будничных... стереотипов?
— Постараюсь не запутаться. Отсек — для науки, отсек — для собраний. Вполне реальное разделение. А ты... ты себя кем вообразила? У тебя случайно в этой сумке нет эталона Правды, наподобие платинового эталона метра, который, как тебе известно, хранится во французском городе Севр? А? Покажи мне его? Из чего он у тебя состоит? Из цитат?
— Если б ты знал, как я тебя ненавижу! — Она перестала заплетать косичку, отошла от него, отступила в угол грота, подняла над головой руку и резко опустила. — Прикрываешься эффектными фразами, а сам... Кассетный мальчик! В тебя вставляют нужную кассету — и ты исполняешь что надо... Потом вставят другую...
— Ты подставляешь ребят под удар! Пойми!!
— Какая я дура, — тихо сказала она. — Не бойся. Никто из-за меня не пострадает. И ты тоже. Я тебе сообщаю — все отменяется (она внимательно посмотрела на него). Я сейчас поняла, что не имею права иметь от тебя детей. В тебе сидит ген конформизма, он может передаться по наследству ребенку. А обществу сейчас нужны совсем другие люди.
— Маринка, что ты говоришь?! Киев! Мы так мечтали об этом.
— Молчи. Все кончено.
— Марина, значит, ты не любила меня?
Она молчала.
— Скажи последнее хотя бы, — попросил он упавшим голосом. — Ты скажи, когда я напевал мелодию... помнишь? Ты говорила, что она в тебе тоже звучит... помнишь, говорила? Скажи, это правда была или ты... или ты тоже выдумала?
Марина долго-долго смотрела на Андрея каким-то прощальным взглядом. Но не ответила.
Лидия Алексеевна, мать Марины, возвращалась с работы поздно.
Войдя во двор, она взглянула на окна и удивилась: свет не горел — стало быть, никого не было дома.
В квартире она привычно сняла туфли, одела шлёпанцы, принялась выкладывать из сумки продукты.
Вскоре пришел Михаил Иванович.
— Сделаем-таки план... — устало произнес он, едва войдя в дверь. Потом тихо спросил: — А как Марина? Переживает?
— Ее нет, — ответила жена.
— Куда она пошла?
— Не знаю.
Он включил телевизор.
Лидия Алексеевна сказала с еле уловимой тревогой:
— Она обычно предупреждает...
Михаил Иванович убрал звук телевизора:
— Позвони ее подругам.
Жена взяла телефонную книжку. Набрала номер:
— Алла Сергеевна? Здравствуйте, это Фокина. Аня не спит еще? Можно ее к телефону?.. Анечка, добрый вечер. Ты не знаешь, где Марина? Уже поздно, а ее нет... Да?.. Хорошо, — она повесила трубку. — Аня сейчас перезвонит...
Лидия Алексеевна взглянула па мужа:
— Скажи, Миша, а у Марины нет никакого мальчика?
Михаил Иванович повернулся: такое ему не приходило в голову.
— Если б это было так! — вырвалось у него.
— А все — будь оно неладно... это сочинение, — после небольшой паузы запричитала Лидия Алексеевна. С пего все началось... Зачем только она написала такое?.. Вот оно, твое воспитание...
— Как это «мое»?! А ты тут ни при чём?! — вспыхнул муж, он передразнил жену: — «Доченька, всегда говори правду, ничего не скрывай...»
— Ты ее начал портить! — перебила жена. — Еще в третьем классе вылез на родительском собрании: «Не засчитывайте ей металлолом, ей бабушка собирать помогала!»
— А ты?! Кто вечно хвастался своей чистой совестью: «Я — в народном контроле», «Я — в комиссии по жилью»...
— А ты?! Ты ее воспитал! Ты на ее доверчивую душу беду навлек! Ты... ты... поп Гапон!
Михаил Иванович сперва задохнулся от оскорбления, потом сказал:
— Лида, опомнись!
Оба они действительно замолкли.
Зазвонил телефон.
— Да? — подошла Лидия Алексеевна. — Нет... Понятно... Понятно... — Повесив трубку, она тяжело опустилась на стул.
— Аня говорит, Андрей очень обеспокоился, что Марины так поздно нет.
Михаил Иванович тупо смотрел на экран телевизора, где дикторша беззвучно шевелила губами. Передача закончилась. Была глубокая ночь.
— Что мы наделали?.. Чему научили?.. — снова запричитала Лидия Алексеевна. — Она же, как котенок, ничего не понимает... Виноваты мы... преступники мы... Выпустили ее... голую... в крапиву... Где же она, где она?.. — Лидия Алексеевна вдруг оживилась: — Надо посмотреть, во что она оделась.
Он вошел в комнату дочери, а жена бросилась к шкафу.
— Форма здесь, — крикнула Лидия Алексеевна. Марина ушла в том, в чем была утром! Все! — Она подошла к ее столу. — Записки нет?.. Миша, знаешь, она вела дневник...
Оба понимающе глядели друг на друга.
— Этого нельзя делать, — сказал он.
— Я знаю... я понимаю... — бормотала она. Но сейчас такой случай... можно...
— Все равно нельзя, — непреклонно сказал Михаил Иванович.
Она смолкла. И вдруг резко выкрикнула:
— Это я во всем виновата! Я! Ударила ее сегодня утром. Первый раз в жизни...
Михаил Иванович дотронулся до ее плеча:
— Это я... Я плохо говорил с ней.
— О чем?
— Все о том же — чтоб она покаялась.
Они одновременно начали искать в ящиках стола дневник. Вытащили толстую общую тетрадь в клетчатой обложке. В окне уже светлел край неба.
— Нет... нехорошо... — проговорил Михаил Иванович и положил тетрадь на стол. — Ждем до шести. Если — ничего... прочтем...
Они сели на диван. И вдруг, напугав их, во дворе резко и нудно завыло противоугонное устройство на чьем-то автомобиле. Оно гудело невыносимо. Словно по сигналу тревоги Лидия Алексеевна с решительным видом двинулась к дневнику и раскрыла его сразу на последней странице. Михаил Иванович не препятствовал.
Она пробежала глазами написанное и прочла последнюю строчку:
— «...Если не верить, что можно добиться справедливости, то зачем тогда жить?» — И долго смотрела на эту строчку.
Михаил Иванович быстро пошел к телефону. Набрал «02».
— У нас пропала дочь, помогите разыскать ее... Хорошо, сейчас запишу... — Он повесил трубку и вновь набрал только что записанный номер: — У нас пропала дочь... Хорошо, подожду... Да?.. Да. Пропала дочь... Фокина Марина Михайловна... Семнадцать лет... Что?.. Чьи приметы?.. — Он посмотрел на жену и сдавленным голосом начал говорить: — Русоволосая... Сантиметров сто шестьдесят... Глаза... голубые... Одежда?
— Джинсы польские, — глухо подсказала Лидия Алексеевна. — Кофточка шерстяная, серая...
Выслушав новый вопрос, Михаил Иванович ответил совсем тихо:
— Не знаю... — И спросил жену: — Были у... вставные зубы?
Жена с ужасом смотрела на мужа; она не могла вымолвить ни слова.
— Не было... — ответил он. — Да. Наш телефон 2-62-40. Конечно. Спасибо... — Он повесил трубку и тихо-тихо произнес: — Позвонят через три часа.
Андрей и Костя направлялись к пещере. Перед опасным участком тропы оба остановились. Было совсем темно. Изредка скала освещалась бледным светом луны, выглядывавшей из-за облаков.
— Жди меня здесь, — сказал Андрей,
— Я с тобой...
— Брось, — нервно приказал Андрей, — ты и днем никогда здесь не ходил.
— А как же ты?.. Темно...
— Сказал, отваливай.
Андрей смотрел на небо. Дождавшись, когда луна выглянула из-за туч, он двинулся по тропе, по склону почти отвесной скалы. Едва он прошел несколько шагов, луна скрылась. Все погрузилось в зловещую темноту.
— Дрюня, вернись, я боюсь... — сдавленным голосом попросил Костя. — Я боюсь...
Ответа не последовало.
— Андрюня, я боюсь... Оступишься...
— Она там, я знаю, — донесся из темноты голос Андрея. — Она меня ждет.
Вновь выглянула луна, и Андрей быстро двинулся вперед.
Вбежав в пещеру, он стал вглядываться в темноту.
Луна еще светила, но чуть поодаль от входа была уже кромешная тьма.
— Марина, — позвал Андрей. — Мариночка! Очеладушка!
Ответило невнятное короткое эхо.
— Маринка! — с отчаянием закричал Андрей. Прости меня! Я — подонок! Что хочешь делай со мной — только выйди! Выйди!..
Отшумело эхо и снова — мертвая тишина.
Андрей стал блуждать по пещере, зажигая спички, стал шарить руками по их «стульям» и вдруг обнаружил на камне-столе свеженацарапанную надпись. Зажёг спичку, склонился. Надпись состояла всего из, четырех букв: «Эх ты».
На этом месте — по законам жанра — я оборву повествование. Это примерно середина истории. Далее последуют эпизоды поисков Марины, включая морги, прибрежную полосу моря и т. д. (был объявлен розыск), будет звучать ее голос из дневниковых записей, ученики откажутся явиться в знак протеста на следующий экзамен. Их зазовут в школу обещанием сделать важное сообщение.
* * *
На этой тревожной ноте закончим наше повествование об истории с сочинением на свободную тему. Пусть так же закончится и эта книга, наша беседа с тобой, читатель. В конце концов, благополучный конец этой школьной истории — в известном смысле — зависит от нас. Марина найдется, если в каждом из нас обнаружится её правдолюбие, честность, если мы готовы в своей жизни написать свое сочинение в защиту истины.
Конечно, это непросто. Выбирая свободную тему, мы отвечаем за свой выбор. Я рад, что мы вместе шли нескорой дорогой этой книги и, надеюсь, научились лучше понимать друг друга. Мне особенно памятны мгновения, когда мы придерживались разных точек зрения, оставаясь при этом собеседниками, нуждающимися друг в друге. Это и питает свободную мысль.
Кто из нас, несогласных, ближе к истине? Не исключено, что ближе к ней не ты, не я по отдельности. Но мы оба одновременно. Потому что истина не всегда похожа на однозначный готовый ответ в конце учебника. В большей мере ей к лицу живой ищущий взгляд поиска, сомнения, озадаченности, лихорадочной завороженности тайнами бытия, дерзким желанием эти тайны рассекретить всякий раз, когда они по мере их рассекречивания множатся и множатся на более высоком витке спирали... Нет, дорогой друг читатель, истина — это не готовый ответ, а скорей нескончаемый вопрос, не кирпичик догмы, а динамичный, движущийся противоположностями процесс, одновременно обусловленный и свободный.
Перестройка, которую сейчас переживает наше общество, рассчитана не на скованных стереотипами людей, она рассчитана на творчески мыслящие, самостоятельные, инициативные, свободные личности, а это как раз те качества, которые особенно не поощрялись в период так называемого застоя. И чем дальше мы будем идти дорогой перестройки, тем более актуальной будет борьба с тем, что Марина Фокина назвала геном конформизма, то есть с социальной анемичностью, безынициативностью, внутренней несвободой... Надеюсь, что молодой читатель увидит в некоторых сюжетах и размышлениях этой книги своего рода личное обращение, личное письмо: «СВОБОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ. ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ». Свободному от стереотипов мышления, открытому душой.
© Издательство «Молодая гвардия» 1988 г.
© OCR CuneiForm, оператор Борис Сухоруков 2012 г.
Примечание сканировщика
Я долго хранил эту книжечку в несколько десятков страничек. И уже хотел сдать в макулатуру. Но не смог найти этого произведения в интернете. Такого быть не должно. Эта история достойна того, чтобы её знали. Это не только история СССР. Ещё и история общества, которое пытается, но так и не может стать гражданским.
Я прекрасно помню то время, в которое писалась эта книга. Написано почти про меня. Я был десятиклассником в 1984 году. Десятый класс тогда был выпускным. И я писал сочинение на свободную тему. И мне приходилось долго защищать свою позицию, отвечая на дополнительные вопросы экзаменационной комиссии. Обошлось без роно (районный отдел народного образования) и гороно (городской ОНО). Прекрасно помню и эпоху наступившей гласности и перестройки, курс на которые был объявлен в стране властями. В предисловии упоминается "12 этаж". «12 этаж» — популярное ток-шоу, считается несомненным достижением (наряду с программами «Взгляд», «7 дней», «До и после полуночи») Центрального телевидения (ЦТ). Ведущий Эдуард Сагалаев пытался обсуждать запретные на тот момент темы, используя подростков-участников, которым вопросы помогали готовить продюсеры передачи. Многие жители СССР тогда слышали и о знаменитом педагоге-новаторе Шаталове. В 1987 году Шаталов стал заведующим лабораторией проблем интенсификации учебно-воспитательного процесса в НИИ содержания и методов обучения академии педагогических наук СССР в Донецке. Шаталов — автор системы обучения с использованием опорных сигналов. В этой системе учебный материал представлен в вербально-графической форме. Использует педагогику сотрудничества, игровые формы занятий. Педагогический стаж — 63 года. Из них 50 лет — исследования и эксперименты. Были середине 1980-х на улицах и яркие молодые люди — рокеры. Так были приметны в пору молодости старших поколений хиппи и стиляги, а в начале 2000-х годов — готы, эмо и т.п. Такую нестандартную молодёжь принято причислять к неформалам. Ещё нужно понимать, что в те времена не было интернета, персональных компьютеров, мобильных телефонов. А во всём остальном рассказанная Васинским история вполне могла произойти в любую эпоху.
